Ефим Фрейдин: «Города, которые удобны для жизни, будут экономически и финансово эффективны»
- Вкладка 1
Последние попытки исследовать, из чего состоит экономика города, даже в разрезе российских бюджетов, показывают, что если это федеральный город, такой как Москва или Питер, то он напрямую зависит от того, насколько людям комфортно в нем жить. На базовом уровне — чем комфортнее среда в городе, тем больше шансов, что человек будет вкладывать в его развитие и налоги, и какие-то волонтерские усилия, помогать ему своей экономической и профессиональной деятельностью.
Недавно агентство «Делфи» совместно с ЦСП «Платформа» провело опрос по Омску, чтобы выяснить, чем недовольны жители Омска и почему они уезжают из него в другие города. Ожидалось, что на первом месте среди негативных факторов будет низкая зарплата. Но неожиданно решающим оказалось качество среды. Поэтому — да, города, которые удобны для жизни, будут экономически и финансово эффективны. Там будет развиваться малый бизнес в шаговой доступности, и человек будет готов пользоваться местными услугами. Собственно, этим комфорт отчасти и определяется: смогу ли я выйти из дома, пройти два квартала и посидеть в кафе — или для этого мне нужно проехать десять километров до ближайшего торгового центра. Именно малый бизнес в основном и развивает городскую среду. Но если воспринимать экономическую эффективность города только с точки зрения продаж земельных участков, строительства, квадратных метров и ввода жилья, то насколько эта среда будет качественна и удобна — большой вопрос.
Типовые проблемы российских городов сегодня — это даже не проблемы, а ситуации. Например, это панельное жилье как стандарт. Я имею в виду новое строительство. Панельное жилье заставляет застройщиков искать большие свободные территории, в центр города с «панелькой» поместиться сложно. В случае Омска для того, чтобы построить «панельку» на участке деревянной застройки, надо выкупить десять домов. Это сразу поднимает цену земли, стоимость квартиры, и «панелька» этого не выдерживает. При том что в Омске достаточно низкая стоимость жилья — одна из самых низких по России.
Другой момент — упраздненные промзоны. Не так давно было проведено исследование динамики промышленных зон на карте города с 2000 по 2010 год в сравнении с 1990-1991-м. Результат показал, что за двадцать лет рынок все поставил на свои места. То, что было размещено стратегически, но рыночно и логистически не выигрывало, ушло. Соответственно, промзоны освободились. Производство останавливается, завод уходит и замещается чем-то. В Питере это арт-пространства, в Москве эти территории сейчас расчищаются и застраиваются. А в Омске идет сдача в аренду, потому что ни у кого нет серьезных денег для того, чтобы это все расчистить. Либо были очень долгие проекты — например, в свое время в Омске довольно сильное влияние имел Абрамович со своей группой «Millhouse», они выкупили несколько больших участков, в частности, Сибзавод, расчистили его, и сейчас там уже строится жилье. Но этому проекту лет десять, и строится он последние лет пять, то есть они лет пять чистили, держали и пытались понять, что с ним делать.
Еще проблема: производство как пространственная конструкция. То есть имеется контур самого производства, внутри него какие-то мазутохранилища, а от них начинается серия буферов, санитарных зон. Таковы требования безопасности: 1 километр, 500 метров, 300 метров и 100 метров — расстояние до ближайшего жилья зависит в том числе от типа производства. Что располагается в этой санитарной зоне? Например, полулегальные либо выданные сотрудникам дачные поселки или хозпостройки. Также внутри санзоны могут находиться другие предприятия, если они не добавляют ей вредности. Когда же производство сокращается, как это произошло в Омске в случае «Электроточприбора», остается два или три действующих корпуса, а вокруг — уже ненужная территория. Сейчас вся территория завода проницаема, границы завода исчезли — и внутри есть частично сохранившаяся застройка 1914 года, были открыты ночной клуб, магазины, рестораны, что-то еще. А дальше в санитарной зоне — гаражный кооператив, за которым — жилой квартал этого завода. То есть жилой квартал и набережная Иртыша фактически отрезаны от одной из главных улиц этими гаражными кооперативами, и убрать ничего невозможно — гаражный кооператив был оформлен в собственность уже в начале 2000-х. В результате город разрезан не только промзонами, существующими или бывшими, но и вот этими гаражными делами, какими-то рельсами, которые остались с прошлых времен. И это довольно типичная ситуация.
Есть история, отчасти характерная для Омска, — это сформировавшееся в 60-е годы отношение к рекам и к природе в городе. Омску повезло, и Омь осталась рекой. Новосибирску не повезло, и Каменку закатали в трубу, и если сейчас посмотреть на карту, то поймы бывших рек очень хорошо трассируются по гаражам. В Москве то же самое — в районе Дубровки, видимо, была какая-то река, а сейчас там многоэтажные гаражи, часть которых, согласно исследованиям, уже не гаражи, а мастерские, бизнесы, места проживания. Конечно, они могут трансформироваться в интересные места. В конце концов, институт «Стрелка» — тоже гараж кондитерской фабрики, и в этом ничего нет проблемного. Проблема в том, что в случае этих гаражей потеряны какие-то ландшафтные элементы.
Наконец, у людей нет ощущения прошлого и его ценности. Все еще недооценен конструктивизм 1920-х — и это связано с тем, что он очень напоминает хрущевскую коробочную архитектуру. Народ отравлен хрущевками и «панельками», отравлен этой эстетикой в том числе в плане ее устаревания. У нас все здания обшарпанные — просто сталинскую эклектику и модерн еще подкрашивают и пытаются сохранить. В этих стилях есть деталь, которая классифицируется и идентифицируется как красивая: скульптура, лепнина, колонна, капитель, что-то еще, панно какое-нибудь. А в конструктивизме что красивого? Это же такая пролетарская, чистая функция. Опять же, тут важна искусствоведческая позиция, которая спускалась сверху. Когда в течение многие десятилетий обо всем этом ничего не говорится, понятно, что из общественного сознания вытирается напрочь. В Москве сейчас как раз идет возвращение конструктивизма, и борются за каждый конструктивистский жилмассив. Потому что четыре года назад кому-то же пришло в голову снести Шаболовскую башню, которая на всех открытках, заставках и фотографиях. И несчастным искусствоведам пришлось доказывать очевидную ценность символа города.
Должен быть запрос от горожан на профессиональные решения. В Омске этот запрос тоже есть — хотя бы потому, что люди ходят по улицам, и они недовольны, они выражают желание видеть лавочки, зелень, свет и безопасность. Но это абсолютно реакционные вещи, если нет сформированных сообществ. Когда в 2006 году я пытался заниматься городскими градостроительными конфликтами, слова «сообщество» не существовало, никакого контакта с горожанами практически не было. Сейчас у меня позиция простая — профессиональная позиция архитектора по отношению к территории. Если архитектор принадлежит новой формации, то он идет и выявляет запрос, например, проводит опросы или организует семинар. Это то, что делается сейчас в Казани Проектной группой 8; то, что делается в Москве — Екатерина Гольдберг и Эдуард Моро с «Меганомом» проводят сессии с жителями на тему набережных; то, что делается в Нижнем Новгороде командой «Огород». Если не знаешь, идешь и спрашиваешь. Если ответа нет, то есть минимальные требования, стандарты комфорта среды, мировая практика, на которую все равно ориентируешься.
Например, подрядчик Газпрома «ИдеалСтрой» представил концепцию Любинского проспекта в Омске — без зелени, зато с парковками. Времени перерабатывать концепцию нет, надо уже начинать рыть, «можем при технической возможности добавить ивы» — привычный ответ. При этом ситуация была сложная — были переговоры со всеми стейкхолдерами, и был запрос от бизнеса на парковки, его они и показали. А до этого в эскизе была зелень, но они ее не успели донести до публичного обсуждения, потому что бизнес перекрыл. Но появилась группа «Любинский, удобный для человека», позиция была донесена на областном градсовете, и попросили убрать парковки из проекта. В этот момент у подрядчика что-то повернулось, и он пригласил команду урбанистов для того, чтобы частично переработать концепцию. Приехала команда, которая провела семинары, провела опросы, сделала транспортное моделирование своей части, и довольно сильно — на мой взгляд, потому что многие с этим не согласны, — изменила саму концепцию. Что оказалось возможно реализовать — это уже другой вопрос. Но, по крайней мере, это физическая база для нормальных социальных и культурных изменений.
В прошлом году сделали концепцию параллельной улицы — Бударина. Там предусмотрена парковка на 160 машин, при том что 150 мест уже существует, просто бизнес их не видит, потому что, чтобы попасть, надо обогнуть или как-то сложно зайти. Но до этого на воркшопе в рамках проработки концепции Люблинского проспекта бизнес психанул: «Мы вообще не будем с этими активистами сидеть и что-то обсуждать, нам нужны парковки!» Когда же им показали концепцию, что нужно просто сделать выходы на другую сторону, внутрь квартала, и все клиенты прекрасно доедут до них, они согласились. Это пример архитектурного решения конфликта, которое находится либо в организационной плоскости, когда надо принять правила, либо в проектной плоскости, когда надо поставить границы между двумя конфликтующими, или понять, что они всегда будут конфликтовать, но развести по времени в одном пространстве — дети утром, алкоголики ночью. По крайней мере, это точно переговорный процесс, и у меня утопическая в этом смысле позиция.
Вместе с бюро Александра Бергуна мы, архитектурное бюро «Рим», разрабатывали концепцию набережной Иртыша. Существующая набережная была построена еще в 1960-е годы и с тех пор устарела морально и физически, но тем не менее является реально главным общественным пространством города. Проект пока не реализован, потому что он и технически довольно сложный, и потребуется федеральное финансирование на берегоукрепление, и есть история с магистралью, согласно генплану города, которой Иртыш вообще отсекался бы от города. При том что Москва сейчас избавляется даже от некоторых проездов вдоль берегов. На Крымской набережной, например, вообще убрали транспортную часть между мостами. Есть такая позиция, что набережная должна быть пешеходной. Но юридически участки в этой зоне находятся в аренде, земля размежевана определенным образом под транспорт и застройку, и, соответственно, надо делать актуализацию генплана, поправки к проекту планировки. Это юридическая работа года на три. С другой стороны, в концепции есть очень простые вещи, которые не требуют великого финансирования — пешеходные переходы, перекрестки. Для этого нужно просто внести изменения в текущие технические работы, например, асфальтирование и капремонт. Но проблема в том, что нужен запрос, чтобы дело двигалось. А человек открывает альбом концепций в 100-120 страниц, видит масштабность работы, и ему сложно заставить себя просто открыть транспортную схему и увидеть что-то простое.
В Омске я родился, учился в школе, потом уехал на восемь лет в Новосибирск, потому что там архитектурная академия, через год уехал в Москву, учился на «Стрелке», потом работал месяца три или четыре там, а затем — вернулся. Стало понятно, что надо выбирать — мы делали для Москомнаследия проект «Хранители», и нужно было либо уже погружаться в Москву и ее проблематику, либо возвращаться. Для меня мегаполис — это большой стресс, а Омск — очень тихий, тише даже, чем Новосибирск, здесь реально можно выспаться. Все свое, понятные задачи, нормально все. С другой стороны, не было желания внедряться сильно в московские проблемы. Мне с Москвой хорошо держать дистанцию. В Новосибирске хорошая экспертная среда, есть с кем поговорить, и мы общаемся, и переписываемся. Прошлой весной я приезжал к ним на воркшоп по их благоустройству, помогал им делать какие-то вещи. Они мне понятны. Ну и там команда, аффилированная с мэрией, хорошо работает. В Омске есть люди, которые хотят перестраивать среду, формировать нормальную городскую культуру. Но многие уезжают. Наверное, потому что выдержать серость довольно сложно. Хотелось бы делать больше. Но — лень. Реально. Тихо, спокойно, всякая деятельность — отчасти как биться о стену. Но — делай, что делаешь, и будь, что будет, так?