Ольга Зайцева. Как история становится живой: кейс Томска
- Вкладка 1
Археологическое наследие, по крайней мере, для жителей города Томска, вещь очень не явная. Дело в том, что в силу объективных исторических причин оно сокрыто под землей. Если деревянное зодчество можно наблюдать, гуляя по улицам Томска, то наблюдать археологическое наследие, гуляя по улицам города Томска, шансов практически нет.
Тем не менее, все города, в том числе Томск в начале XVIIвека, возникали на местах, где людям всегда было удобно и хорошо жить. А это значит, что на территории Томска расположены так называемые археологические памятники. Конечно, город Томск — не город Мехико, который возник на месте столицы Ацтекской империи Теночтитлан. Тем не менее, на месте Томска тоже существовало много интересного. Но в силу своей невидимости ни один археологический памятник, кроме разве что Воскресенской горы, где возник Томский острог, местом памяти для горожан в настоящее время не является.
Начнем с данных социологического опроса, чтобы понимать, с какой материей мы имеем дело. Опрос по городу Томску, то есть касающийся исключительно горожан, проводился в 2013 году. Более свежих данных у нас нет. Задавались вопросы открытого и закрытого типа. Целью было замерить личный и общественный интерес к археологической науке в целом. Надо сказать, что результаты показались нам во многом удивительными. Когда мы попросили по 10-бальной шкале замерить личный интерес к археологии, средний балл получился — 7. Это очень высокий балл, почти что зашкаливающий. Когда мы попросили также оценить значение археологического наследия для общества, средний балл получился — 7,3. То есть еще больше.
Но если горожане испытывают такой огромный интерес к археологическому наследию, то где каналы восприятия? Откуда горожане узнают об археологии? Результаты оказались достаточно предсказуемы. С довольно приличным отрывом лидирует телевизор, дальше — интернет, за ним — книги, энциклопедии, музеи. И — самое скромное — школьные знания. На самом деле, когда проводятся соцопросы, человек может сказать, что ему очень интересна археология, потому что он хочет показаться интеллигентным хорошим человеком. Поэтому дальше мы начали задавать конкретные открытые вопросы, то есть человек должен был дать ответ сам, а не выбрать по 10-балльной шкале. И мы задали вопрос: «Какие археологические памятники в окрестностях Томска и в Томской области вы знаете?» Результат опять оказался удивительным. 75% ответили — никакие. То есть люди испытывают огромный интерес к археологии, но при этом никаких археологических памятников вокруг себя не знают.
В случаях, когда что-то называли, первое место занимала «Томская писаница», которая находится не в Томской области, а на территории соседней Кемеровской области. Почему она возникла в этом опросе — понятно. Мало того, что она названа Томской, это фактически единственный музей-заповедник на всю Западную Сибирь, принимающий больше 100 тысяч посетителей в год, и это реальный археологической памятник, вокруг которого выстроен музей под открытым небом. На втором месте — мамонты в Лагерном саду, имелась в виду Томская стоянка, и это действительно археологический памятник, находящийся непосредственно на территории города. На третьем — Тимирязевский археологический комплекс. Но при этом проценты мизерные, практически единичные ответы, грубо говоря, меньше 10 человек. Дальше шел Томский острог, что тоже, в общем, удивительно, потому что на территории Воскресенской горы у нас стоит историческая реконструкция части Кремля. Можно спорить о том, насколько она исторична и насколько там реально были задействованы материалы археологических раскопок, тем не менее она есть, и не замечать ее достаточно трудно. Но, как мы видим, люди не воспринимают это как археологический памятник.
О чем все это говорит? О том, что у горожан существует серьезный запрос на то, чтобы что-то знать о доисторическом прошлом. Более того, есть понимание, что это важно. Интересно также, что на вопрос о предмете археологии горожане отвечают совершенно адекватно. То есть это не были динозавры, как это часто бывает в западных опросах.
Казалось бы, существует гигантский разрыв, и надо искать какие-то каналы восприятия и популяризировать. Но, опять-таки, если спуститься на бренную почву, то научно-популярных книг об археологии Томской области я лично знаю две. То есть их фактически нет. Как и документальных фильмов про археологию Томской области. Соответственно, людям эти знания взять просто неоткуда. В Томских музеях экспозиция по кулайской культуре и палеолиту на уровне краеведческого музея; есть экспозиция «По реке времени» в Северске; какие-то отдельные предметы выложены на Горе — но все это не составляет целое, и узнать что-либо оттуда трудно. Опять же, существуют прекрасные проекты типа антропогенез.ру, которые доступны всем, но про Томск там ничего не рассказывают. Вот эта ситуация, когда у общества есть потребность знать о прошлом, но она никак не удовлетворяется, приводит к довольно серьезным последствиям.
Одно из суровых последствий, которые захлестнули страну с 90-х годов, это движения «Металлопоиск», они же кладоискатели, они же «черные археологи». Дело в том, что если вы хотите знать о прошлом, но знать неоткуда, а волонтерские археологические экспедиции не могут удовлетворить весь запрос, то складывается такая ситуация. Если сравнить волонтерское движение людей, которые добровольно проводят отпуска в археологических экспедициях, с движением «Металлопоиска», конечно, последние будут с диким разрывом лидировать.
Что это такое? На самом деле, изучать это явление социологически довольно трудно, хотя сами «черные археологи» открыто выкладывают свои фотографии в интернете. Несмотря на то, что за разрушение археологического памятника с помощью металлодетектора предусмотрена уголовная ответственность и эта норма действует у нас в государстве уже несколько лет, накал страстей это не снимает. Если сравнить объем официальных академических раскопок, он будет в несколько десятков раз отставать от объема нелегального извлечения артефактов из земли. Это определенно гуманитарная катастрофа в России. И если человек не верит в правовую норму, если человек не боится сесть за это в тюрьму, то, наверное, только осознание того, что он делает что-то плохое, и может как-то накал этих страстей снять. Но сейчас этого осознания нет. СМИ пропагандируют образ кладоискателя, показываются фильмы о кладоискателях. Соответственно, существует огромная индустрия. И хотя экипировка кладоискателя стоит немало, ни материальное положение, ни ответственность, которую можно понести за кладоискательство, не останавливают.
Чем, собственно говоря, это все так страшно? Ведь у этих людей есть своя идеология. Они говорят, что вообще-то они откапывают историю, спасают, извлекают, изучают и показывают артефакты. У них даже есть свои издания, не научные, но в которых они публикуют информацию о находках. Что в этом плохо? Дело в том, что средняя полоса России уже в принципе зачищена от металлических артефактов. Их нет в земле на селищах и в могильниках. Когда металлические артефакты извлекаются из земли, нарушается культурный слой, и археологам — этим странным людям с кисточками и измерительными приборами, которые все время что-то записывают, — когда они туда приходят, остается изуродованный памятник с сотой частью информации. То есть, если представить книжку в сто страниц, то можно вырвать из нее одну страницу с красивой картинкой и бегать, всем ее показывая. Но цельного-то рассказа уже не будет. При этом кладоискательское сообщество исповедует идеологию, что история нашей страны принадлежит всем, а значит, я могу взять лопату, пойти в лес и выкопать интересующую меня вещь, тем самым прикоснувшись к истории.
В ситуации, когда академическое сообщество не включается в популяризационные процессы, не может рассказывать об археологии красиво и интересно, свято место пусто не бывает. Например, есть такие две книжки томского автора — «Сибирский поход Александр Македонского» и «Сибирская прародина». Плюс мы имеем множество фильмов на разного рода каналах типа «Арийская Сибирь». И здесь мы видим, как отрабатываются определенные комплексы нашего сибирского сообщества. Дело в том, что мы как люди, появившиеся здесь в начале XVIIвека, в общем-то к археологическому наследию, находящемуся здесь, имеем достаточно опосредованное отношение. То есть мы не можем его соотносить со своими предками. Соответственно, становится непонятно, как же ко всему этому относиться?
Если посмотреть на взаимоотношения археологии и общества, то в общем-то археология — это такая тяжелая родовая травма. Археология возникла в тот момент, когда строились национальные государства в Европе. А что такое строительство национальных государств? Это определение своего этноисторического мифа, своей истории, своих предков, построение определенной консолидации. И в момент, когда каждой европейской нации надо было написать свою историю, желательно славнее и древнее, возник спрос на археологию. Именно тогда она специализировалась как наука. Возможно, вы знаете историю с национал-социализмом и, собственно говоря, с Густафом Коссинной, который был одновременно идеологом и археологом, и в общем-то его четырнадцатью походами в поисках неолитических, нордических арийцев обосновывались завоевания фашистской Германии — кесли огда-то они уже владели половиной мира, так не завоевать ли полмира еще раз?
Соответственно, почему же здесь возникает какая-то арийская Сибирь? Что за чудеса такие? Дело в том, что арийский миф оказался очень живуч, и у нас есть неоязыческие, неорелигиозные течения, в том числе в нашем родном городе, которые говорят так: на самом деле, прародина арийцев, вот этих самых замечательных, которые все сделали, которые культуртрегеры, она вовсе не там, где вам говорят. Ни где-то в Европе, ни где-то на Урале, она вообще в Сибири. И отсюда на самом деле все и пошли — и арии, и славяне, а значит, мы — русские — какие-то права на эту землю тоже имеем. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Сейчас у нас уже нет «Академкниги», культового магазина для Томска, но если бы вы зашли в нее раньше и посмотрели на полку, таких книг вы бы там нашли много, а книг, популяризирующих наследие Томской области, не нашли бы.
Что с этим делать, какие бывают каналы и как вообще мы можем получать информацию об археологии? Конечно, самое прямое и замечательное — это волонтерские экспедиции, да и не только волонтерские, ибо, съездив раз в волонтерскую экспедицию, студенты Томского государственного университета потом уже зарабатывают в коммерческих археологических экспедициях. Но волонтерская экспедиция — это особый организационный тренд. Просто так академическая наука не может тянуть волонтерскую экспедицию. Нужно что-то еще. Когда в экспедиции находится 50 человек, которые ничего не умеют и которых нужно развлекать — петь песни у костра, читать научно-популярные лекции и чему-то учить, — должны быть специальные люди, которые это делают. А специальные люди хотят кушать, плюс, на самом деле, волонтеры тоже хотят кушать, они и так бесплатно работают. Соответственно, если до определенного момента НКО-сфера покрывала этот интерес, то сейчас НКО, ориентированные на такое просвещение, фактически не поучают финансирование, потому что все это шло под грифом патриотического воспитания, которое сейчас воспринимается несколько иначе. Поэтому, конечно, тренд кладоискательства, металлопоиска в сотни раз превосходит по количеству участников археологические экспедиции.
Когда мы говорим о живой истории, конечно, важны всяческие фестивали-реконструкции, экспериментальная археология, то, что существует в каждом маленьком европейском городке. Есть такой пример и в России. Это так называемый Древний Мир — центр исторического моделирования, созданный под Самарой. Чем он уникален? Этот проект вышел на самоокупаемость. Он построен полностью учеными и реконструкторами. Через него проходит огромное количество посетителей. Он работает круглогодично. И если говорить о Томской области, то у нас, кончено, такого центра нет. Хотя такие проекты были, и один из них был связан с проблемой сохранения Тимирязевского археологического комплекса, на заднем плане которого вырастают коттеджи. Казалось бы, как это возможно? Это же фантастика. Есть 73-й федеральный закон и другие нормы. Но застройка продолжается.
Чем уникален Тимирязевский комплекс памятников? Это и городище, и селище, отражающие примерно пять тысяч лет нашей истории. Начиная с эпохи бронзы. То есть уже пять тысяч лет людям нравится это место. Так уж получилось, что эта боровая дичь привлекает людей с тех пор, как они здесь появились. И сейчас все тоже хотят иметь там свой коттедж. Но любая застройка разрушает то, что находится в земле. Иногда нам все-таки удается что-то поисследовать между строящимися домами, выделяются какие-то деньги из городского бюджета, поскольку самих застройщиков привлечь к ответственности ни разу еще не удалось. В 2015 году была выставка, на которой мы решили создать так называемый эффект присутствия. Современные технологии позволяют сделать так, чтобы вы могли видеть, что происходило на раскопках. С помощью 3D-сканирования, фотограмметрии создаются определенные IT-шные продукты, которые позволяют вам оказаться внутри раскопок. Потому что очень часто люди не понимают, как вообще работают археологи, как они снимают слой за слоем, что они там находят. Эта выставка была сделана как квест, то есть человек, проходя по залу, разгадывал определенные загадки и в конце должен был догадаться, что же такого удивительного археологи там находят. Именно на этом месте находили бронзовые величины, миниатюрные предметы, погребальные кубки мертвых. Ну и помимо того, что Тимирязевский могильник застраивается, он, конечно, еще достаточно мощно грабится «черными археологами».
Как еще сделать историю живой и видимой? Мы все живем в интернете. Несмотря на что, пять лет назад в опросе очень сильно лидировал телевизор. В общем-то идея была элементарной — завести все археологические находки в интернет, сделать видимыми. И 3D- музей замечателен тем, что вы можете увидеть внутри не фотографию, а трехмерную модель. Можете ее повертеть, можете скачать себе на компьютер и, конечно, можете ее распечатать на 3D-принтере. Допустим, если вы хотите иметь копию артефакта эпохи бронзы, чтобы поставить его себе на стол и любоваться сколько угодно, сейчас даже в Томске разноформатная 3D-печать уже стоит копейки и вполне доступна.
Но, несмотря на то, что артефакты хранятся в археологических музеях и являются достоянием народа России, далеко не все музеи готовы к оцифровке. У них есть такое мнение, что это принадлежит им. А также у нас есть определенный зазор в правовой сфере: кому, собственно говоря, принадлежат авторские права на 3D-модель? И есть ли вообще авторские права на это? Я думаю, что когда-нибудь все археологическое наследие будет оцифровано, и, не выходя из дома, вы сможете посмотреть все, что было найдено в Томской области, но это долгая перспектива, потому что пока процесс оцифровки достаточно трудоемок.
Еще один способ популяризации характерен исключительно для нашей Томской области. То есть это такое наше домашнее. Дело в том, что археология очень часто используется для брендирования территории города, потому что археологическое наследие — это символический ресурс. В Томской области происходит достаточно активное брендирование Томска через тему кулайской археологической культуры. Хотя, если вспомнить опрос 2013 года, кулайскую культуру в качестве археологического памятника назвало 3%. Возможно, сейчас уже будет больше. Поскольку бывший начальник департамента культуры произносил очень характерную фразу: «Мы хотели бы чтобы Томская область в восприятии людей ассоциировалась с кулайской культурой, как, например, Вологда с кружевом, Гжель с фаянсом, Хохлома с лакированным деревом».
Почему именно кулайская культура? Она была выбрана для брендирования Томской области политическими и творческими элитами. В общем-то, археологическое профессиональное сообщество в этом не участвовало. Более того, большей частью все это вызывало негативное отношение. Но это сложности восприятия того, что кто-то популяризирует и строит свою историю помимо академического сообщества. С моей точки зрения, материал для брендирования был выбран очень удачно, потому что это действительно культура, обладающая яркими визуальными образами. Ее культовое бронзовое литье очень узнаваемо, оно действительно ни на что не похоже, и его трудно с чем-то спутать.
Вокруг первого выставочного проекта в рамках такого брендирования образовалась масса других проектов, которые как раз и вызывают недоумение у академического сообщества, несколько болезненно воспринимающего все эти игры эпохи постмодерна. Как можно готовить кулайские блюда, если мы никогда не узнаем, что там на самом деле ели? Очень удачным для брендирования оказался проект «Я — кулаец», когда наши очень известные общественные деятели, включая депутатов областной думы, начали сниматься как бы в образе кулайцев. Ну и, наверное, апофеозом этого постмодерна стал кулайский джаз. То есть мы понимаем, что в раннем железном веке едва ли играли джаз. Более того, мы никогда не узнаем, на каком языке говорили носители кулайской культуры. И мы не знаем ни одного музыкального инструмента, на котором они играли.
В общем, как бы к этому ни относилось профессиональное археологическое сообщество, такое брендирование и такая популяризация осуществляются. С моей точки зрения, нет ничего плохого, каждый в современном мире имеет право на свою интерпретацию. Мы не можем запретить художникам рисовать кулайские картины и петь кулайские песни. Более того, все те творческие элиты, которые сейчас участвуют в популяризации кулайской культуры, вполне отдают себе отчет и способны на самоиронию. То есть это не те какие-нибудь неоязыческие формирования, которые действительно верят в какой-то доисторический миф и могут породить какие-то негативные последствия для общества. А любое переосмысление и любая интерпретация так или иначе способствуют сохранению наследия.